А. А. БЕСТУЖЕВ
Взгляд на русскую словесность
в течение 1824 и начале 1825 годов
<Отрывки>
<…> Пушкин подарил нас поэмою «Бахчисарайский фонтан»; похвалы ей и критики на нее уже так истерлись от беспрестанного обращения, что мне остается только сказать: она пленительна и своенравна, как красавица Юга. Первая глава стихотворного его романа «Онегин», недавно появившаяся, есть заманчивая, одушевленная картина неодушевленного нашего света. Везде, где говорит чувство, везде, где мечта уносит поэта из прозы описываемого общества, — стихи загораются поэтическим жаром и звучней текут в душу. Особенно разговор с книгопродавцем вместо предисловия (это счастливое подражание Гете) кипит благородными порывами человека, чувствующего себя человеком. Блажен, — говорит там в негодовании поэт, —
Блажен, кто про себя таил
Души высокие созданья,
И от людей, как от могил,
Не ждал за чувства воздаянья!1
И плод сих чувств есть рукописная его поэма «Цыгане»2. Если можно говорить о том, что не принадлежит еще печати, хотя принадлежит словесности, то это произведение далеко оставило за собой все, что он писал прежде. В нем-то гений его, откинув всякое подражание, восстал в первородной красоте и простоте величественной. В нем-то сверкают молнийные очерки вольной жизни и глубоких страстей и усталого ума в борьбе с дикою природою. И все это, выраженное на деле, а не на словах, видимое не из витиеватых рассуждений, а из речей безыскусственных. — Куда не достигнет отныне Пушкин с этой высокой точки опоры?3 <…>
«Северные цветы», собранные бароном Дельвигом, блистают всею яркостью красок поэтической радуги, всеми именами старейшин нашего Парнаса. <…> Из стихотворений прелестны наиболее Пушкина дума «Олег»4 и «Демон», «Русские песни» Дельвига и «Череп» Баратынского. <…>
Примечания
БЕСТУЖЕВ А. А.
Взгляд на Русскую словесность в течение 1824 и
начале 1825 годов
<Отрывки>ПЗ на 1825 г. СПб., 1825 (выход в свет 20 марта). С. 1—23; приводимые отрывки — с. 13—15, 20.
1 Бестужев не случайно цитирует именно те строки «Разговора книгопродавца с поэтом», которые в наибольшей мере противоречат прозаическому финалу стихотворения.
К тому же, указывая на связь «Разговора» с «Прологом в театре» из трагедии Гете «Фауст», критик сознательно ориентировал читателя на сравнение пушкинского стихотворения с «Отрывком из Гете» Грибоедова, опубликованным в этом же выпуске альманаха и представляющим собой перевод части «Пролога в театре». Бестужев, высоко оценивший комедию Грибоедова как острую сатиру на современное общество, подходил с теми же мерками и к пушкинскому «Евгению Онегину». О том, подобает ли поэту обращаться к изображению светской жизни и каким образом следует ее изображать, Бестужев и Рылеев спорят с Пушкиным в переписке 1825 г. О характере упреков Бестужева можно судить по письму Пушкина Рылееву 25 января 1825 г., где поэт возражает на несохранившееся письмо Бестужева: «Бест.<ужев> пишет мне много об "Онегине" — скажи ему, что он неправ: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно, должно будет уничтожить и "Orlando furioso", и "Гудибраса", и "Pucelle", и "Вер-Вера", и "Ренике-фукс", и лучшую часть "Душеньки", и сказки Лафонтена, и басни Крылова etc. etc. etc. etc. etc… Это немного строго. Картины светской жизни также входят в область поэзии…» (XIII, 134). Декабристы были готовы принять последнее утверждение Пушкина (см. письмо Рылеева от 12 февр.: «Разделяю твое мнение, что картины светской жизни входят в область поэзии» — XIII, 141), но считали, что поэт должен подойти к изображению света сатирически и противопоставить ему героя, полного возвышенных чувств и мыслей, поэтому характер Онегина их не удовлетворял: «Что свет можно описывать в поэтических формах — это несомненно, но дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов? поставил ли ты его в контраст со светом, чтобы в резком злословии показать его резкие черты? — Я вижу франта, который душой и телом предан моде, — вижу человека, которых тысячи встречаю наяву…» (Бестужев Пушкину 9 марта 1825 г. — XIII, 149). В качестве образца Бестужев указывает Пушкину на политическую сатиру Байрона в «Дон-Жуане» (XIII, 149; ср. также письмо Рылеева Пушкину 12 мая 1825 г. — XIII, 173). Пушкин отвечал Бустужеву. «Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь ее с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? о ней и помину нет в "Евг.<ении> Он.<егине>" У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатире» (письмо 24 марта 1825 г. — XIII, 155). Описание «картин светской жизни», лишенное сатирического задания, казалось декабристам недостойным таланта Пушкина; в этом смысле они выражали недовольство «предметом», избранным автором «Евгения Онегина»: «Ты очень искусно отбиваешь возражения насчет предмета — но я не убежден в том, будто велика заслуга оплодотворить тощее поле предмета, хотя и соглашаюсь, что тут надобно много искусства и труда. <…> Я невольно отдаю преимущество тому, что колеблет душу, что ее возвышает, что трогает русское сердце; а мало ли таких предметов — и они ждут тебя!» (Бестужев Пушкину 9 марта 1825 г. — XIII, 148—149; ср. также письмо Рылеева 10 марта 1825 г. — XIII, 150). Таким образом, на страницах «Полярной звезды» Бестужев как бы продолжил свою эпистолярную полемику с Пушкиным. Подробнее см.; Фесенко Ю. П. Пушкин и Грибоедов // Врем. ПК. 1980. С. 101—106; о полемике вокруг образа Онегина см. также: Базанов В. Г. Очерки декабристской литературы: Публицистика. Проза. Критика. М., 1953. С. 406—418; Мейлах Б. С. Реалистическая система Пушкина в восприятии его современников // ПИМ. Т. VI. С. 12—14. Уклончивая оценка «Евгения Онегина» в «Полярной звезде» вызвала следующие замечания Пушкина в письме Бестужеву конца мая — начала июня 1825 г.: «Об "Онег.<ине>" ты не высказал всего, что имел на сердце; чувствую почему и благодарю — но зачем же ясно не обнаружить своего мнения? — покаместь мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет — а ты достоин ее создать» (XIII, 180).
2 Поэма «Цыганы», как и многие другие произведения Пушкина, была известна в литературных кругах еще до того как вышла в свет. Пушкин выражал свое неудовольствие по поводу распространения «Цыган» в письмах к Л. С. Пушкину конца января — 1-й пол. февраля 1825 г., к Бестужеву конца января 1825 г., к Вяземскому 19 февраля 1825 г. В «Полярной звезде на 1825 год» был напечатан отрывок из «Цыган» («Цыгане шумною толпой ~ Как песнь рабов, однообразной»).
3 Высокую оценку «Цыганам» Бестужев дает также в письме В. И. Туманскому 15 января 1825 г.: «Это выше всего, что он писал доселе. Тут Пушкин — Пушкин, а не обезьяна» (Шугуров Н. В. Туманский и Мицкевич // Киевская старина. 1899. Март. С. 300). Столь же высоко оценивает «Цыган» Рылеев в письмах Пушкину: «Рылеев обнимает Пушкина и поздравляет с "Цыганами". Они совершенно оправдали наше мнение о твоем таланте. Ты идешь шагами великана и радуешь истинно русские сердца» (5—7 янв. 1825 г. — XIII, 133); «"Цыган" слышал я четвертый раз и всегда с новым, с живейшим наслаждением. Я подыскивался, чтоб привязаться к чему-нибудь, и нашел, что характер Алеко несколько унижен. Зачем водит он медведя и сбирает вольную дань? Не лучше ли б было сделать его кузнецом. <…> Насчет слога, кроме небрежного начала мне не нравится слово: рек. Кажется, оно не свойствен<но> поэме; оно принадлежит исключительно лирическому слогу» (конец апр. 1825 г. — XIII, 168—169). Слова Рылеева о кузнеце, продиктованные характерным для декабристов желанием, чтобы поэты выбирали более позитивные, «высокие» темы и героев, Пушкин вспоминает в «Опровержении на критики» (1830), см. примеч. на с. 459 наст. изд.
4 К «Песни о вещем Олеге» Бестужев отнесся сдержанно. Пушкин писал ему в конце января 1825 г.: «Тебе, кажется, "Олег" не нравится; напрасно. Товарищеская любовь старого князя к своему коню и заботливость о его судьбе есть черта трогательного простодушия, да и происшествие само по себе в своей простоте имеет много поэтического» (XIII, 139). О непонимании, с которым встретили декабристы и критики близкой им ориентации выразившееся в «Песни о вещем Олеге» стремление Пушкина к объективному, исторически беспристрастному воссозданию национального прошлого, свидетельствует также отзыв Д. Р. К. в «Сыне отечества» (см. с. 250 наст. изд.). Пушкин, в свою очередь, не мог принять внеисторического откровенно дидактического подхода к изображению национальной старины, который был характерен для декабристов с их требованием непременного героико-патриотического пафоса. Пушкин настойчиво указывает на исторический промах Рылеева в думе «Олег Вещий», где князь прибивает на врата Царьграда щит «с гербом России»: «Ты напрасно не поправил в "Олеге" герба России. Древний герб, с.<вятой> Георгий, не мог находится на щите язычника Олега; новейший, двуглавый орел, есть герб византийский и принят у нас во время Иоанна III» (письмо Рылееву, 2-я пол. мая 1825 г. — XIII, 175—176; ср. аналогичное замечание в письме Л. С. Пушкину 1—10 янв. 1823 г. — XIII, 54; а также примечание в рукописи «Песни о вещем Олеге» — II, 741).