А. А. БЕСТУЖЕВ
Взгляд на старую и новую
словесность в России
<Отрывок>
<…> С Жуковского и Батюшкова начинается новая школа нашей поэзии. Оба они постигли тайну величественного, гармонического языка русского; оба покинули старинное право ломать смысл, рубить слова для меры и низать полубогатые рифмы1. Кто не увлекался мечтательною поэзиею Жуковского, чарующего столь сладостными звуками? Есть время в жизни, в которое избыток неизъяснимых чувств волнует грудь нашу; душа жаждет излиться и не находит вещественных знаков для выражения: в стихах Жуковского, будто сквозь сон, мы как знакомцев встречаем олицетворенными свои призраки, воскресшим былое. Намагниченное железо клонится к безвестному полюсу, его воображение — к таинственному идеалу чего-то прекрасного, но неосязаемого, и сия отвлеченность проливает на все его произведения особенную привлекательность. Душа читателя потрясается чувством унылым, но невыразимо приятным. Так долетают до сердца неясные звуки эоловой арфы, колеблемой вздохами ветра.
Многие переводы Жуковского лучше своих подлинников, ибо в них благозвучие и гибкость языка украшают верность выражения. Никто лучше его не мог облечь в одежду светлого, чистого языка разноплеменных писателей; он передает все черты их со всею свежестию красок портрета, не только с бесцветной точностью силуэтною. Он изобилен, разнообразен, неподражаем в описаниях. У него природа видна не в картине, а в зеркале. Можно заметить только, что он дал многим из своих творений германский колорит, сходящий иногда в мистику, и вообще наклонность к чудесному2; но что значат сии бездельные недостатки во вдохновенном певце 1812 года, который дышит огнем боев, в певце луны, Людмилы и прелестной, как радость, Светланы3? Переводная проза Жуковского примерна. Оригинальная повесть его «Марьина роща» стоит наряду с «Марфою Посадницею» Карамзина. (Род. 1783 г.)
Поэзия Батюшкова подобна резвому водомету, который то ниспадает мерно, то плещется с ветерком. Как в брызгах оного преломляются лучи солнца, так сверкают в ней мысли новые, разнообразные. Соперник Анакреона и Парни, он славит наслаждения жизни. Томная нега и страстное упоение любви попеременно одушевляют его и, как электричество, сообщаются душе читателя. Неодолимое волшебство гармонии, игривость слога и выбор счастливых выражений довершают его победу. Сами грации натирали краски, эстетический вкус водил пером его; одним словом, Батюшков остался бы образцовым поэтом без укора, если б даже написал одного «Умирающего Тасса». (Род. 1787 г.).
Александр Пушкин вместе с двумя предыдущими составляет наш поэтический триумвират. Еще в младенчестве он изумил мужеством своего слога, и в первой юности дался ему клад русского языка, открылись чары поэзии. Новый Прометей, он похитил небесный огонь и, обладая оным, своенравно играет сердцами. Каждая пьеса его ознаменована оригинальностию; после чтения каждой остается что-нибудь в память или в чувстве. Мысли Пушкины остры, смелы, огнисты; язык светел и правилен. Не говорю уже о благозвучии стихов — это музыка; не упоминаю о плавности их — по русскому выражению, они катятся по бархату жемчугом! Две поэмы сего юного поэта, «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник», исполнены чудесных, девственных красот; особенно последняя, писанная в виду седовласого Кавказа и па могиле Овидиевой4, блистает роскошью воображения и всею жизнию местных красот природы. Неровность некоторых характеров и погрешности в плане суть его недостатки — общие всем пылким поэтам, увлекаемым порывами воображения. (Род. 1799 г.) <…>
Примечания
А. А. БЕСТУЖЕВ
Взгляд на старую и новую словесность в России
<Отрывок>ПЗ на 1823 год. СПб., 1823 (выход в свет 22 дек. 1822 г.). С. 1—44; приводимый отрывок — с. 21—25.
Александр Александрович Бестужев (1797—1837) — прозаик, поэт, критик, переводчик; декабрист. Первые выступления Бестужева в печати относятся к 1818 г. В 1819 г. он печатает в «Сыне отечества» (№№ 3, 6) принесшие ему литературную известность полемические статьи о переводе П. А. Катениным «Эсфири» Расина и о комедии А. А. Шаховского «Липецкие воды». К 1820 г. он связан личными и деловыми отношениями со многими петербургскими литераторами — А. А. Дельвигом, Е. А. Баратынским, Н. И. Гречем, Ф. В. Булгариным, Н. И. Гнедичем, О. М. Сомовым, А. Ф. Воейковым и др. Он участвует в деятельности Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, печатается в «Благонамеренном»; в ноябре 1820 г. становится членом Вольного общества любителей российской словесности, сотрудничает в «Соревнователе».
Основные усилия Бестужева-прозаика уже в первой половине 1820-х гг. сосредоточены на создании оригинальной русской повести на материале как историческом («Роман и Ольга», «Изменник», «Замок Венден», «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир»), так и современном («Вечер на бивуаке», «Роман в семи письмах», «Второй вечер на бивуаке»). В то же время Бестужев выступает в качестве литературного критика, а также в качестве издателя (совместно с К. Ф. Рылеевым) «Полярной звезды». Особое место в литературной деятельности Бестужева этих лет занимают его обзоры, печатавшиеся в «Полярной звезде». Уже в первом из них, «Взгляде на старую и новую словесность в России», представляющем собой попытку обзора всей русской литературы с древнейших времен до 1823 г. и содержащем краткие характеристики 106 авторов, Бестужев выдвигает требования большей «самобытности», «народности»; он говорит о связи литературы с просвещением и с общественными условиями и ожидает от современных поэтов и писателей обращения к национально-историческим, гражданским темам, а также обращения к неразработанным сокровищам русского языка. Во «Взгляде на русскую словесность в течение 1823 года» (ПЗ на 1824 г.) литературная программа Бестужева выражена еще более отчетливо; он говорит о влиянии на литературу современных общественно-исторических и политических условий и призывает современных поэтов обратиться к тем идеалам гражданственности и патриотизма, которыми была ознаменована эпоха Отечественной войны 1812 г. Стремление к национально-самобытной литературе, разрабатывающей высокие гражданские темы, достигает кульминационной точки в третьем обзоре Бестужева — «Взгляде на русскую литературу в течение 1824 и начале 1825 годов» (ПЗ на 1825 г.); здесь осуждается «безнародность», подражательность русской литературы, а также отсутствие в России настоящей общественной жизни, общественного мнения; говоря о высоком предназначении поэта, Бестужев рисует образ «просветителя народов», увлекающего за собой целые общества.
В 1824 г. Бестужев был принят Рылеевым в Северное общество; после поражения декабрьского восстания сослан в Сибирь, в конце 1829 г. переведен на Кавказ, где продолжил литературную деятельность, печатаясь под псевдонимом «Марлинский». В 1837 г. погиб в стычке с горцами у мыса Адлер.
Документальных данных о знакомстве Бестужева с Пушкиным нет, однако такое знакомство представляется весьма вероятным. В 1822—1825 гг. Бестужев вел интенсивную переписку с Пушкиным — как участником «Полярной звезды». Переписка содержит взаимные оценки и полемику по принципиальным вопросам.
Споры идут о «предмете» поэзии (в связи с недовольством Рылеева и Бестужева I главой «Евгения Онегина» — см. с. 439—440 наст. изд.); о предложенной Бестужевым общей концепции исторического развития русской литературы; о надобности или ненадобности «ободрения» талантов; о поэзии Жуковского и т. д. Пушкин сочувственно оценивал прозу Бестужева и неоднократно побуждал его писать роман. В письмах Бестужев и Пушкин перешли на обращение друг к другу на «ты». После 1825 г. Бестужев продолжает проявлять неослабевающий интерес к творчеству Пушкина, хотя принимает в нем далеко не все. Пушкин, в свою очередь, с интересом следит за литературной деятельностью Бестужева и высоко оценивает его повести кавказского периода. См. также; Котляревский Н. А. Декабристы; Кн. А. И. Одоевский и Бестужев-Марлинский. СПб., 1907; Базанов В. Г. 1) Очерки декабристской литературы: Публицистика. Проза. Критика. М., 1953. С. 249—524; 2) Ученая республика М.; Л., 1964 (по указ.); Мордовченко. С. 314—375; Назарьян Р. Г., Фризман Л. Г. Своеобразие декабристской эстетики // Декабристы: Эстетика и критика. М., 1991. С. 10—34.
1 Об употреблении термина «полубогатая рифма» в тогдашней теории стихосложения см. примеч. 11 на с. 368 наст. изд. Об употреблении термина «полубогатая рифма» в тогдашней теории стихосложения см. примеч. 11 на с. 368 наст. изд.
2 Через некоторе время Бестужев (как и другие литераторы-декабристы) будет отзываться об этих сторонах поэзии Жуковского гораздо более резко. Панегирическая оценка, данная Жуковскому в статье Плетнева «Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах» (см. с.244—245 наст. изд.), вызовет резкое неприятие Бестужева, выраженное, очевидно, в несохранившемся письме его к Пушкину. Пушкин пишет Рылееву 25 января 1825 г.: «Согласен с Бестужевым во мнении о критической статье Плетнева, но не совсем соглашаюсь с строгим приговором о Жуковском. Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводной слог его останется всегда образцовым» (XIII, 135). Рылеев отвечает Пушкину 12 февраля 1825 г.: «Неоспоримо, что Жук<овский> принес важные пользы языку нашему; он имел решительное влияние на стихотворный слог наш — и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние его на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию, влияние это было слишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые в нем иногда даже прелестны, растлили многих и много зла наделали» (XIII, 141—142).
3 Подразумеваются стихотворения Жуковского «Певец во стане русских воинов» (1812), «Подробный отчет о луне. Послание к государыне императрице Марии Федоровне» (1820), баллады «Людмила» (1808) и «Светлана» (1812).
4 Упоминание Бестужевым «могилы Овидиевой», вероятно, вызвано помещенным в той же книжке «Полярной звезды» посланием Пушкина «К Овидию», написанным после посещения поэтом в декабре 1821 г. Аккермана, куда, по версии некоторых современников Пушкина (в частности, П. П. Свиньина, писавшего об этом в «Отечественных записках»), был в 8 г. н.э. был сослан императором Августом Овидий и где он умер. Однако сам Пушкин, как явствует из примечания, имевшегося в беловой рукописи послания «К Овидию», считал, что «мнение, будто Овидий был сослан в нынешний Аккерман, ни на чем не основано» (II, 728), и придерживался версии (по сей день считающейся наиболее обоснованной), что Овидий был сослан в г. Томы (ныне порт Констанца) в устье Дуная. Об интересе Пушкина к вопросу о могиле Овидия см.: Формозов А. А. Пушкин и древности: Наблюдения археолога. М., 1979. С. 41—57.