- Александр Сергеевич Пушкин - http://ves-pushkin.ru -

Цитата из книги: «Замечания на католическую мораль Александра Мандзони» (гл. XVI)

Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. — 1935.
Выписки из книг, журналов и газет, копии произведений, цитаты.

41.

Ma chi cerca sinceramente la verità, invece di lasciarsi spaventare del ridicolo, deve far un oggetto di esame el ridicolo stesso.

Osservazioni sulla morale Cattolica.

Перевод:1

Но кто чистосердечно ищет истину, должен, вместо того, чтобы пугаться смешного, — сделать предметом своего исследования самое смешное.

Замечания о католической морали.

Примечания

Автограф находится на л. 11 сшитой жандармами тетради № 2386 Б. Бумага in fo, с водяным знаком: «1830». На той же странице имеются слова в скобках: «О Байроне и о предметах важных», мастерской рисунок мужской головы, дата: «1835», запись адреса: «Черн. Речк. да <ча> Мил<лера>», и фраза к статье о Байроне, расположенной на других листах. Оборот страницы и продолжение этого листа (381 и 382) — чистые.

Лист этот, вероятно, служил Пушкину обложкой к различным статьям, во главе с статьей о Байроне. Пушкин воспользовался словами из «Горя от ума»: «О Байроне и о матерьях важных» (действие 4, стих 103), и применил их к своим будущим работам. Итальянский текст написан на полях вдоль корешка тетради. Датировать этот автограф можно предположительно 1835 г.

Впервые напечатано Анненковым (А I, 272). У Я XII, 534 упоминалось Морозовым (М2 VI, 654) текст этот дан в примечаниях, в качестве эпиграфа к переводу из «Чайльд-Гарольда». М. Н. Розанов из слов Анненкова делает вывод, что эта итальянская выписка, «очевидно, должна была служить как motto» к статье о Байроне. Но навряд ли это так. Во-первых, мы никогда не встречали в рукописях Пушкина такого местоположения эпиграфа, как описанное; и, во-вторых, в следующем затем тексте статьи, являющейся в сущности выдержкой из «Воспоминаний Байрона» («Mémoires de Lord Byron», publiés par T. Moore, t. I, Paris 1830), нет ничего смешного, что бы оправдывало подобный эпиграф. Правда, может быть, ненаписанная часть статьи вызвала подобный эпиграф, но этого трудно ожидать, судя по тону статьи, и естественнее считать это просто записью заинтересовавшей мысли или эпиграфом к тем «предметам важным», которые, вероятно, были положены в эту обложку и ко времени просмотра бумаг Пушкина жандармами в ней уже не находились.

До сих пор не объясненная запись представляет собою выписку из бывшей в библиотеке Пушкина книги: Sulla morale cattolica osservazioni di Alessandro Manzoni. Unum gestit interdum ne ignorata damnetur. (Tertull. Apol. cap. I) Parigi, Baudry, libreria europea, 1834» («Замечания на католическую мораль Александра Мандзони). Между тем она <истина> желает только одного, чтобы ее не осуждали, не зная ее (Тертулиан. Апология, гл. I, Париж, Бодри, Европейская библиотека», 1834) (см. ПС IX—X, № 1130).

Цитата взята из XVI главы (стр. 176) «Sulla sobrietà е sulle astinenze, sulla continenza е sulla verginità» («О трезвости, умеренности, воздержании и девственности»).

По нашей просьбе, Б. А. Грифцовым написана следующая заметка о сделанной Пушкиным выписке:

«Цитата из малоизвестного сочинения чрезвычайно известного автора, лишний раз доказывающая, как важно изучить круг чтения Пушкина, как много дает для характеристики его ума и его культуры принцип, которым он руководился при выборе своих выписок. Говоря коротко: из очень скучной, полной условного пиэтизма и казуистики книги выбрана единственная острая мысль. Почему этот трактат, вернее — апологетический этюд во славу католической церкви и католической морали, оказался в руках Пушкина и даже попал в его библиотеку? Напасть на него Пушкин мог по ряду причин. Во-первых, он очень ценил знаменитый роман Мандзони «Обрученные» («I Promessi Sposi,» 1-е изд., 1825—1827 гг.)2 и, естественно, мог заинтересоваться теоретическими сочинениями, как бы слабы они ни были, того автора, которого он ставил выше столь популярного тогда Вальтер Скотта. Во-вторых, этюд Мандзони есть не что иное, как опровержение мыслей женевского свободомыслящего историка Сисмонди, имя которого, согласно тогдашним литературным обычаям, Мандзони не называет ни разу,3 но книгу которого, «История итальянских республик в средние века», цитирует на каждой странице. Исследование Сисмонди также имелось в библиотеке Пушкина, который естественно заинтересовался полемическим опытом Мандзони. На чьей стороне Пушкин в этом очень резком поединке двух мировоззрений? Самым выбором цитаты из Мандзони дается ответ совершенно бесспорный. Экземпляр из пушкинской библиотеки весь разрезан, выдержка взята из главы XVI, со стр. 176.

Если даже предположить, что само заглавие главы XVI — «О трезвости, умеренности, воздержании и девственности» — заинтересовало Пушкина, то, может быть, он прочел не всю книгу от строки до строки (ход мыслей Мандзони ясен с первой же страницы), но во всяком случае он перелистал ее всю.

Прежде всего этот факт дает окончательное решение вопросу, до сих пор остающемуся спорным, — о том, знал ли Пушкин итальянский язык. Да, он его знал в 1835 г. Правда, он читал «Обрученных» во французском переводе. Но не следует забывать того, что мы читаем этот роман по второму, вышедшему в 40-х годах, варианту, переделанному, с точки зрения языковой, очень существенно уже после того, как автор «прополоскал свои пожитки в водах Арно» и имел возможность изъять многочисленные диалектизмы первого издания, единственно доступного Пушкину. А для того, чтобы прочесть трактат Мандзони, вовсе уж не такой легкий по языку, Пушкин владел итальянским достаточно. Ведь он выбрал не какое-нибудь бросающееся в глаза основное положение книги, а мысль, незаметную по ходу изложения, но яркую самое по себе, совершенно чуждую вялому и приторному благочестию Мандзони, и таким образом определил свою позицию в борьбе двух мировоззрений. Ход мыслей Сисмонди таков: «церковь завладела нравственностью», «авторитетность предписаний — вместо света разума и совести, казуистика — вместо нравственной философии» и вот «нравственность совершенно потеряла всякую естественность в руках казуистов», «учение о покаянии еще более извратило нравственность, уже достаточно затемненную произвольной таблицей грехов», «чревоугодие и бесстыдство укоренились в сердцах тех, кому внушались монашеские добродетели», «до какой же степени пагубно повлияло на нравственность ложное религиозное воспитание в Италии, где все постоянно заняты религиозными обрядами, но никто не соблюдает заповедей, где все научились не слушаться голоса совести, а обманывать свою совесть». Что этим мыслям противополагает Мандзони? Он приводит не факты, а цитаты из проповедей Бурдалу и Массильона, цитаты из отцов церкви, дедуцируя тот вывод, что католическая церковь и есть настоящее христианство, что католическая мораль и есть единая подлинная мораль. «Прежде чем осуждать религиозное рвение, оглянемся вокруг, и глаза наши встретят кого-нибудь из тех людей, кои являются живым свидетельством того, сколь прекрасна католическая мораль».

Во всей этой псевдо-смиренной казуистике и аффектированной растроганности деятельный ум Пушкина не нашел ни одной достойной быть отмеченной мысли, кроме выписанного им афоризма, который, конечно, понравился бы и Сисмонди. Иные пушкинисты пытались сделать из Пушкина середины тридцатых годов кого-то вроде Массильона, но одна эта цитата из книги Мандзони, этот один из тысячи фактов работы Пушкина, свидетельствует, наоборот, о том, каким легким и свободным движением руки устранял он со своей дороги всякого рода массильонизм».

Сноски

1 Перевод П. В. Анненкова в А I, 272.

2 См. «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851—1860 гг.», М. 1925, стр. 35 и 98 и ПХ, стр. 250—251.

3 Характерно, что парижский издатель книги Мандзони помещает на ее обложке перечень изданных им книг; здесь имеются и «Айвенго» и «Веверлей», «Тристрам Шенди» и «Уэкфильдский священник», но имена Вальтер Скотта, Стерна и Гольдсмита не названы.