- Александр Сергеевич Пушкин - http://ves-pushkin.ru -

Кутузов. Аполлон с семейством: <Отрывок>

H. И. КУТУЗОВ

Аполлон с семейством

<Отрывок>

<…> Заблуждение есть удел ума нашего: несовершенство — удел человечества. И мы ли не должны внимать опытности веков, руководствующей нас к истине, опытности, без которой люди обретались бы вечно во младенчестве? Ум, при всей великости своей, часто уклоняется с пути правого; часто, влекомый порывами страстей, стремится вслед ничтожества и исчезает в его объятиях. Что же изображает присутствие ума сего, его совершенства и недостатки? Дар слова, дар необыкновенный, великий. Не слово ли венчает нас бессмертием? не оно ли — презирая полет всесокрушающего времени — изображает дела минувших лет, дела славы и великих понятий наших? Но слово, происходя от смертных, носит на себе отпечаток их несовершенства; идет вослед их путем заблуждения и, подобно им, без руководства не достигает знаменитости. Что же служит руководством слову в лабиринте заблуждений? — Критика, которая — видя несовершенства понятий наших, ничтожество чувств — является с светильником опытности, с чистыми помыслами и показывает путь истины, с которого столь часто уклоняемся. — Но как критика должна поучать нас? как изображать ошибки наши? — С кротостию, приличною дщери Аполлона и Словесности. Представьте сие прелестное творение с невинным простодушием изобличающим ошибки наши, с улыбкою любви ведущим нас к совершенству… Неужели очаровательный вид ее не потрясет души вашей, не поразит сердца? Нет, вы будете взирать на него, как взираете на предмет любви вашей. Но вообразите сие прелестное создание излагающим понятия свои словами ничтожными, постыдными, произносящим слова сии голосом грубым, отвратительным. Что тогда сделаете? Закроете уши и дадите волю зрению. Но ежели она и прелести лица своего будет изменять кривляниями, тогда что сделаете? Закроете и глаза.

Как часто критика, сия благородная дщерь Словесности, является в свет в одежде уродливой, с видом отвратительным. Слова суть отголосок чувств, одежда понятий наших. Как часто целый ряд журнальных статей, наполненных обидными, предосудительными выражениями насчет какого-либо лица, выходит под именем критик и антикритик. Читая оные или слыша, когда читают, невольное сделаешь движение закрыть глаза и уши. Притом сие постыдное желание поносить другого рассматриваемое сочинение делает посторонним предметом, и о нем или не говорят ни слова, или говорят не о том, о чем говорить должно, и не о том, о чем сказать хотели. Нет ничего легче, как ни в чем не находить достоинства; или во всем — даже великих заблуждениях — видеть великие совершенства. Холодность, пылкость чувств, еще более ненависть или пристрастие заставляет нас избирать крайности; исчезает справедливость, и нет места рассудку, следовательно, нет истинной критики, которая, взирая на произведение и производителя, показывала бы ошибки первого, заблуждения последнего; но обличала бы с желанием приближить его к совершенству, с желанием доставить ему хвалу справедливую. Критика не должна обращать внимание на сочинение, самим сочинителем обреченное ничтожеству. Ежели же и берет на себя труд рассматривать, то разбирает не побочные принадлежности, но сущность предмета; восхищается не гремушкою ума, но истинным его достоинством, вникает в цель, предполагаемую сочинителем (всякое сочинение должно иметь цель), чего желает он: доставить пользу или удовольствие? разбирает, сообразны ли предметы и ход происшествий с предполагаемою целию, родом сочинения и принятыми правилами; размещение неодушевленных и характеры лиц соответствуют ли месту, которое мы назначаем оным, и страстям, по которым их образуем; естественна ли связь между действиями и понятиями; руководствовал ли вкус при одежде повествования; проистекает ли страсть из чистого источника при оживотворении и действия и повествования? — Сочинения (особливо пиитические) относятся к трем принадлежностям нашим: к рассудку, который производит состав творения, к воображению, которое украшает его, к страсти, которая одушевляет.

Часто мы видим, что сочинение, несообразное с рассудком, не имеющее цели, противоречащее природе, ничтожное по предмету, постыдное по низким картинам, в нем изображенным, и порыву страстей, является в свет под именем великого творения — и повсюду слышны раздающиеся ему рукоплескания… Странно, удивительно!

Удаление от рассудка, ничтожество предмета хотя показывают или ничтожество желаний, или заблуждение сочинителя, но не имеют влияния на чувства наши, следовательно, и на дела. Напротив, воображение и страсть сочинителя, разгорячая воображение и страсть читателя, оставляют в нем отголосок чувств благородных или низких, сообразно с благородными или ничтожными понятиями и намерениями сочинителя. Все, что льстит чувствам нашим, нашему тщеславию и стремлению страстей, — все то для нас приятно. И как часто опытность погашает светильник свой, рассудок умолкает пред силою страстей: они нас быстро, быстро влекут в бездну долговременных страданий… Зная такое расположение чувств наших, нашу слабость, должен ли сочинитель одушевлять произведение свое бурными порывами страстей, украшать картинами сладострастия? Должен ли прикрывать чудовище цветами, дабы оно под сим покровом могло уязвлять каждого, к нему приближающегося? Безнравственное сочинение не есть ли чудовище, имеющее смертоносное дыхание: оно сильно действует на умы слабые; и чье сердце не отзовется при виде удовольствий, роскошною рукою рассыпанных в храме наслаждения и украшенных цветами поэзии? Молодость еще более поражается ими. Смотрите: пылкий юноша и младая дева с жадностию пробегают сие произведение… они погружаются в сладостную дремоту; их взоры блестят пламенем… Огнь разлился по жилам первого; сердце томно забилось, замерло в груди последней… Разгоряченное воображение изгонит спокойствие тихой, безмятежной жизни их и погрузит сердца их в море желаний, может быть — в океан бедствий. Еще более, если вера — сия единственная отрада, одно утешение скорбной жизни нашей — изгонится из сочинения и убежища веры послужат предметом посмеяния сочинителю: тогда страшны и гибельны будут действия его произведения. Вера! кто дерзнет порицать священные твои убежища? Кто, видя и племена диких, падущие пред алтарями твоими, отвергнет благотворное твое действие на род человеческий? Но как часто безнравственность, соединенная с безверием, является в одежде привлекательной и приобретает хвалу всеобщую! О люди, как вы ничтожны в чувствах, ничтожны в желаниях ваших! Для минутного наслаждения, для мысли, питающей постыдные желания, вы жертвуете своим спокойствием, спокойствием вам подобных… Мало сего: для своего наслаждения и прихотей вы готовы жертвовать их счастием… Не разврат ли и безверие причины бедствия человечества? не они ли, подобно бурным источникам, низвергающим в течении своем леса и горы, поглощают царства и народы? Разверните историю мира! И должны ли мы пить из сих источников и восхищаться хотя прозрачною, но ядотворною их водою? Тщетно сочинитель украсит такое произведение приятным рассказом, живыми описаниями, поразит нас гармониею слога — все сие породит в нас большее сожаление о утраченном им времени и во зло употребленном даровании. Не одна звучность и плавность слога, не одна отработка картин отдельных составляют достоинство творения; не сему мы удивляемся, но возвышенности предмета, поражающего душу, но благородству чувств, питающих сердце, но приятности повествования, не истребляющего добродетели, но состраданию к бедствиям человечества, утешающему страждущих. Веки, возрождая новые поколения, дают им новые понятия, выражаемые новыми оборотами слов, одетые новою силою воображения, сообщают другой слух, образующий иные звуки. Что же составляет истинное достоинство сочинения? Не пойдем в Грецию искать сему доказательства; оставим Рим покоиться в гробе его. Но возьмем отечественное произведение, произведение природы дикой, необразованной. Повесть о полку Игоря — при всей грубости звуков, несообразных с нашим временем, при всей несоответственности в выражениях и самых словах — дышит величием души, наполненной благородными чувствами, пораженной великим предметом. Слыша рокотание струн Бояновых, мое воображение, душа моя переносится в веки протекшие, я не существую в настоящем времени!.. Мне кажется, я вижу грозных сынов брани, концом копья вскормленных, под щитами возлелеянных; их пламенное мужество переливается в мою душу; их порыв к славе становится моим желанием; сетование супруги о потере милого друга наполняет сердце мое страданием… Я невольно вздыхаю, ибо грудь моя полна ее вздохами. Вот в чем заключается достоинство сочинения! Одни благородные, возвышенные чувства снискивают или, по крайней мере, должны снискивать уважение наше и приобретают хвалу потомства. Пожалеем, что перо Пушкина, юного питомца муз, одушевлено не чувствами, а чувственностию. Даря нас своими мечтами под именем поэмы, он показал прелестные дарования, но и великие заблуждения. Скажем сие, не желая унизить достоинство сочинителя, получившего от природы дар великий. Несправедливое обвинение посрамляет обвинителя; хвала же несправедливая увеличивает несовершенства наши, вводит в большее заблуждение, лишает дарований природных. Да не будет сие нашим уделом! Станем надеяться, будем просить Пушкина, дабы перестроил лиру свою для его славы и славы земли родной. Ибо все исчезает в мире; звук оружия замирает на полях славы; клики победные заглушаются полетом времени; одни произведения ума, переживая веки, передают потомству дела величия народов, возвышенность чувств и понятий наших.

20 сентября 1820 г.

Примечания